Раджагопалы
обратили внимание на новую для них независимость в К. по его возвращении из
Индии, что обеспокоило их. До них доходили слухи о Нандини; Розалинда сильно
по–человечески ревновала, оставаясь долгие годы единственной женщиной в жизни
К. Ревность приводила к чувству собственичества, а К. нельзя было владеть, как
бы сильно он не любил. В ноябре он снова вернулся в Индию. На декабрьской беседе
в Раджамунди, в 350 милях к северу от Мадраса, его спросили: «Вы говорите, человек
есть мера мира, и что когда он изменится, наступит мир. Подтверждается ли это
вашей собственной трансформацией? « К. ответил:
«Вы и мир – отнюдь не две разные реальности. Вы есть мир, не идеальный, а действительный...
поскольку мир – вы сами, преобразуя себя, вы преобразуете общество. Спрашивающий
подразумевает, что,' поскольку эксплуатация не прекращается, все, что я говорю,
бесполезно. Верно ли это? Я езжу по миру, пытаясь указать на истину, а не веду
пропаганду. Пропаганда лжива. Пропагандируют идею, но не истину. Я разъезжаю,
указывая на истину; ваше дело, узнавать ее или нет. Одному человеку не под силу
изменить мир, а вот вместе мы в состоянии. Мы с вами должны выявить, что такое
истина, ведь истина разрушает печаль и несчастья мира.»
В январе 1950 года, когда К. впервые выступал в Коломбо, ему задали примерно
тот же вопрос: «Почему вы теряете время, проповедуя, вместо того, чтобы осуществлять
практическую помощь?» К. ответил:
«Вы имеете в виду такое изменение мира, которое приводит к лучшему экономическому
регулированию, лучшему распределению богатства, лучшим отношениям, или, грубо
говоря, сводится к помощи найти лучшую работу. Вам хочется видеть изменение
в мире; каждый образованный человек так хочет; и вам необходим способ для такого
изменения, раз вы спрашиваете меня, зачем я трачу время на проповедь, а не занимаюсь
практическим делом. Неужели то, что делаю я, – пустая трата времени? Это была
бы потеря времени, не так ли, если бы я ввел новый набор идей вместо старой
идеологии, старой схемы. Вместо того, чтобы указать на так называемый практический
способ действия, жизни, получения лучшей работы, разве не важно выявить помехи,
которые на самом деле препятствуют реальной революции – не революции слева или
справа, а фундаментальной, радикальной революции, основанной не на идеях? Именно
потому, о чем мы уже говорили ранее, идеалы, вера, идеологии, догмы препятствуют
действию.»
В августе 1950 года в Охай К. принял решение уйти на год от мира. Он не вел
бесед, не давал интервью, почти все время проводил в уединенных прогулках, медитируя
и «бездельничая в саду», как он сообщал леди Эмили. Зимой 1951 года он снова
вернулся в Индию, на этот раз с Раджагопалом, который не был здесь 14 лет; К.
по-прежнему вел полуотшельнический образ жизни, не ведя бесед и будучи в уединении.
Казалось, он все время глубоко погружен в себя.
Самое приятное событие, которое извне произошло с К. в начале 1950 годов, была
крепнущая дружба с Вандой Скаравелли, племянницей Пассильи, с которой он познакомился
в Риме в 1937 году. После двух дней, проведенных у нее с мужем осенью 1953 года
в Риме, она отвезла его в Иль Леццио25, свой большой дом на Физоле. Там, среди
оливковых деревьев, кипарисов и гор он наслаждался миром. Иль Леццио стал для
него прибежищем между постоянными поездками из Охая в Индию. Хотя по пути он
имел обыкновение останавливаться в Англии, иногда в Париже или в других местах
в Европе, только здесь он по–настоящему отдыхал от бесед, дискуссий и интервью.
В мае 1954 года К. выступал и проводил в течение недели дискуссии в Нью– Йорке,
в средней школе им.Вашингтона Ирвинга. Беседы привлекли толпы людей; у него
появилось много новых сторонников после недавней публикации «Первой и последней
свободы». Рецензируя американское издание книги, Энн Морроу Линдберг писала:
«... удивительная простота того, что он говорит, захватывает дух. В одном абзаце,
даже отдельном предложении, читатель получает достаточно, чтобы начать поиск,
задаться вопросом, начать непрерывно думать.» Когда книгу напечатали в Англии,
один рецензент из «Обозревателя» писал: «...для тех, кто пожелает услышать это,
будет огромная польза» , а другой, из литературного приложения к газете «Тайме»
отмечал: «Он художник, как в своем видении, так и в анализе.» Когда два года
спустя вышло американское издание «Комментариев к жизни», безупречно подготовленное
к печати Раджагопалом, Френсис Хэкет, известный американский писатель и журналист,
писал о К. в «Нью Рипаблик»: «Чувствуется, что он владеет магической тайной...
Он именно тот, кем мы его представляем, – свободный высочайшей пробы человек,
становящийся, подобно алмазу, старше, но с драгоценным пламенем, не поддающимся
старению, вечно живым.» Рецензент литературного приложения «Тайме» писал об
английском издании: «Просветленность, как духовная, так и поэтическая в «Комментариях...»
так просто выражена, как требует того глубина предмета.»
К. никогда не упоминал в письмах к леди Эмили об опубликованных книгах, хотя
в 30-х годах он сообщал, что давно перестал редактировать беседы. К. не интересовали
собственные опубликованные труды, разве что иногда он предлагал название для
книги, когда его об этом просили. Объясняется ли это плохой памятью или тем,
что он никогда не думал о раз и навсегда ушедшем?
После еще одной зимы, которую он провел с Раджагопалом с октября 1954 года по
апрель 1955 года в Индии, выступая с беседами, и еще одного посещения Иль Леццио
и бесед в Амстердаме, К. в июне прибыл в Лондон, где 6 раз выступал в Доме Встречи
Друзей. (Бывая в Лондоне, он теперь останавливался у миссис Джин Байндли, старого
друга по Ордену, поскольку леди Эмили переехала в небольшую квартиру, где для
него не было места; несмотря на это, они виделись ежедневно).
В третьей из лондонских бесед он впервые упомянул публично о вступлении в дом
смерти при жизни, – к этой теме он еще не раз обратится в будущем. Это прозвучало
как ответ на заданный вопрос: «Я боюсь смерти. Чем вы можете утешить?» К. ответил
так:
"Вы боитесь потерять то, что вам хорошо знакомо. Вы боитесь отпустить все
это полностью, в самой глубине вашего существования, и быть в неизвестном, –
что и есть, собственно, смерть... Можете ли вы, сами результат известного, войти
в неизвестное, олицетворяющее смерть? Если вы хотите, это необходимо осуществить
при жизни, разумеется не в последний момент... Войти в дом смерти при жизни
– совсем не мрачная идея; это единственное решение. Ведя полную, насыщенную
жизнь, – что бы ни подразумевалось под этим, – или влача несчастное, нищенское
существование, разве не знаем мы того, что не поддается измерению, что только
мелькает перед живущим в редкие мгновения? Может ли ум время от времени умирать
для всего, с чем он соприкасается, никогда не накапливая?"
Более просто К. выразил туже мысль во второй части «Комментариев к жизни» (1959
год): «Как необходимо умирать каждый день, каждую минуту для всего, для многих
вчера и для прошедшего мига! Без смерти нет обновления, без смерти нет созидания.
Бремя прошлого само порождает продолжение, тревога о вчерашнем воскресает в
тревоге о сегодняшнем.»
Кроме Охай, Индии и Англии в последующие два года К. посетил много мест, где
он выступал с беседами, давал частные интервью, проводил встречи и дискуссии
в группах – в Сиднее, Александрии, Афинах, Гамбурге, Голландии и Брюсселе. Июнь
1956 года он провел у бельгийского друга Роберта Линсена на его вилле рядом
с Брюсселем. Месье Линнсен организовал для К. шесть бесед во Дворце Изящных
Искусств в Брюсселе, а также шесть частных бесед на вилле. Все его беседы посетила
королева Бельгии Елизавета, и также попросила о личной беседе с ним.
Зиму 1956 – 57г.г. К. провел в Индии с Раджагопалом и Розалиндой, переезжая
с ними и группой индийских последователей с места на место. В 1956 году 21–летний
Далай-лама26 Тенцин Гуатсо принял предложение посетить индийские святые места,
связанные с Буддой.
Апа Саг Пант, государственный чиновник из Сиккима, который ездил вместе с Далай-ламой
и его представительной свитой в специальном поезде, рассказал ему о Кришнамурти
и сути его учения. В декабре, когда Далай-лама прибыл в Мадрас и узнал, что
Кришнамурти находится в Висанта Вихар, он настоял, вопреки правилам протокола,
на встрече с ним. По словам Ала Сагиба, как рассказывает Пупул Джаякар, «Кришнаджи
принял его просто. Захватывало дух от электрической близости между ними. Мягко,
но без обиняков, Далай-лама спросил: «Сэр, во что вы веруете?» Их беседа шла
в основном в односложных предложениях, без излишнего красноречия. Молодой Лама
чувствовал много общего с собеседником, поскольку Кришнаджи заставил его «сопереживать».
В последствие Далай-лама скажет: «Великая душа, великий опыт», выразив надежду
встретиться с Кришнамурти вновь. Их следующая встреча была намечена на 31 октября
1984 года в Дели, но ей не суждено было состояться, поскольку в тот день убили
миссис Ганди. В январе 1957 года в Коломбо правительство Шри Ланки дало разрешение
на трансляцию всех пяти бесед К., что казалось ему невероятным из-за их подрывного
характера. После последней мартовской беседы в Бомбее, случилось так, что он
более не выступал с беседами вплоть до сентября 1958 года. Скорее из-за стечения
обстоятельств, а не сознательно принятого решения. Он приближался к великому
изменению в своей внешней жизни.
Из Бомбея К. вылетел в Рим вместе с Раджагопалом 6 марта, откуда отправился
в Иль Леццио, планируя остаться там до конца месяца перед поездкой с Раджагопалом
на встречу в Хельсинки. Он проболел в Индии и неожиданно отменил не только поездку
в Хельсинки, но и всю последующую программу бесед в Лондоне, Бьярритце, Охай,
Новой Зеландии и Австралии. Он провел недели в Иль Леццио, ничем не занимаясь,
почти не ведя переписку (муж Ванды Скаравелли умер во Флоренции, пока у них
гостил К.). Лишь в конце мая К. встретился в Цюрихе с Раджагопалом и поехал
вместе с ним в Гштаад, куда их пригласили пожить. Это была первая встреча с
местом, которое вскоре К. узнает до мелочей. Возможно, во время этого визита
он задумал проведение международных ежегодных встреч в Швейцарии по типу лагерей
в Оммене. Тогда можно было бы меньше разъезжать. (Он не хотел возвращаться в
Оммен после того, как там был концлагерь).
11 июня К. с Раджагопалом переехали в Отель Монтесано в Вилларсе, где еще в
1921 году К. уже останавливался с Нитьей. После двухнедельного совместного пребывания
Раджагопал вернулся в Охай, оставив К. одного со средствами, едва хватавшими
на оплату гостиничного счета. В их отношениях явно наступил кризис. Напряженность
росла после возвращения из Индии в 1949 году. Непрочность уже давшей трещину
дружбы проявилась уже тогда, когда Раджагопал выразил сомнение в болезни К.
во время пребывания в Иль Леццио, ведь подготовленные им заранее поездки неожиданно
пришлось отменить. Вероятно, в Вилларсе он сообщил К., что устал организовывать
ему поездки, и что в будущем эту работу могла бы выполнять мисс Дорис Пратт,
секретарь KWING (Корпорация трудов Кришнамурти) в Лондоне, которая работала
с К. еще со времен Оммена. Расходы К. в Лондоне и путешествий из Лондона оплачивались
из дивидендов от благотвори тельных взносов, чем занималась Дорис Пратт. Расходы
Раджагопала в Англии оплачивались из того же источника. Раджагопал велел Дорис
Пратт вести полный отчет о расходах на К. Он посылал денежные средства из Охай
в Индию для оплаты пребывания там К.
Что бы ни произошло между К. и Раджагопалом, первый явно не желал возвращаться
в Охай. Оставляя К. в Вилларсе, Раджагопал сказал ему, что пусть поучится, как
быть одному. Но К. никогда не был одинок.
Целый месяц провел он в одиночестве в Вилларсе, совершенно счастливый. Он писал
леди Эмили: «Я ушел от мира. Никого не вижу и переговариваюсь, лишь с официантом.
Приятно ничего не делать, но быть занятым. Здесь j великолепные, практически
безлюдные места для прогулок. Пожалуйста, никому не сообщайте о моем месте пребывания».
Под «быть занятым» , он подразумевал медитацию, которая интенсивно шла внутри,
в спокойной j обстановке, проникая все глубже и глубже. Дорис Пратт знала, где
находился К. Она пересылала ему письма, которые он возвращал, прочитав их, и
сообщал ей, что не собирается отвечать на них, поскольку нуждается в длинном
и полном отдыхе, несмотря на хорошее самочувствие. Он давал указания, как ответить
на письма, самой их не читая.
20 июля Леон де Видас с женой, с которыми К. был некоторое время знаком (у де
Видаса был текстильный бизнес в Париже), каким–то образом нашли К. в Вилларсе
без средств к существованию и перевезли его в свой дом в Дордонье. К. мог бы
попросить Раджаголала выслать деньги, но он явно не хотел вступать с ним в контакт,
а из Англии было невозможно посылать деньги из-за валютного контроля. К. пробыл
в Дордонье до ноября, написав леди Эмили в конце октября: «Здесь спокойно, никого
нет, кроме четы хозяев. Местечко вдалеке от города. Полное уединение, прогулки
и одиночество. Было очень хорошо. Я поступлю также в Индии».
В последний раз той зимой Раджагопал поехал с К. в Индию, но пробыл там лишь
до января 1958 года. К. оставался в уединении до сентября, сначала в Долине
Риши, затем в Раджхате, потом месяц одиночества в горном местечке Раникет. После
этого он возобновил публичные беседы. В ноябре в Висанта Вихар К. подписал документ,
заверенный нотариусом, Высоким Судом в Мадрасе, передав авторское право Корпорации
по трудам Кришнамурти (KWING) на свои труды, настоящие и будущие, поручая Раджагопалу,
президенту корпорации, вести подготовку книг к публикации. К. не помнил, когда
он вышел из корпорации и по какому поводу. Довольно странно, что документ подобного
рода появился тогда, когда отношения складывались с трудом; вероятно, по этой
причине Раджагопал решил легализовать свое положение. Возможно и другое объяснение:
в тот год вошло в силу международное соглашение по авторскому праву.
Такая сильная жара стояла в Дели, когда там в начале 1959 года К. проводил беседы,
остановившись по обыкновению у старого друга Шивы Рао, что в марте для него
сняли дом в местечке Шрингар в Кашмире; когда же обнаружили, что место там грязное
и заселено крысами, К. переехал в Пахалгам, долину в Кашмире на высоте 7200
футов над уровнем моря, где он остановился в правительственной хижине, совсем
не роскошной, как сообщал он леди Эмили, но с прекрасными окрестностями, снежными
вершинами и бесконечным сосновым бором. В Шринагаре вместе с К. остановились
Пупул Джаякар и Мадавагари; в Пахалгаме он остался вдвоем с Парамешвараном,
главным поваром Долины Риши. В середине августа К. снова слег с почечной инфекцией,
его доставили в Шринагар с очень высокой температурой, а оттуда в дом Шивы Рао
в Дели, где впервые он прошел курс антибиотиков. Они подействовали на него так
сильно, что временно парализовало ноги (К. думал, как признавался позднее, что
парализован на всю жизнь, относясь к этому спокойно). К. так ослаб, что Парамешварану
приходилось кормить его из ложечки. Почти семь недель он был прикован к постели,
а затем восстанавливал силы в Долине Риши перед новыми беседами в разных уголках
Индии. Лишь 11 марта 1960 года он наконец вылетел в Рим, где вместе с встретившей
его Вандой Скаравелли он поехал в Иль Леццио.
Раджагопалу ничего не было известно о планах К. до тех пор, пока он не получил
от него письмо, в котором сообщалось, о намерениях остановиться на пару недель
в Иль Леццио, а затем лечь в клинику Бирхер Беннер в Цюрихе. Раджагопал не знал,
намерен ли К. летом вернуться в Охай или нет. Он велел Дорис Пратт выделить
К. деньги на лечение в клинике из английских денежных средств, но этого сделать
не удалось из-за продолжавшегося валютного контроля. К. просил Дорис не беспокоиться;
пуэрториканские друзья взяли на себя расходы по его содержанию в больнице.
11 апреля К. лег в больницу, где его посадили на очень строгую диету; он пробыл
там до первого мая, после чего заехал в Лондон по пути в Америку. Дорис Пратт,
встречавшая его в Хитроу, была поражена тем как К. похудел. Ему пришлось заказать
новые туфли, поскольку ноги похудели. Несмотря на слабость, К. «решительно отказался
лететь первым классом», – сообщала Раджагопалу Дорис Пратт; в день его отъезда
из Лондона она напишет: «Должна высказать вам очень очень личное. Я чувствую,
что он сильно болен и не в подходящем состоянии, чтобы выступать с беседами
в Охай, как он намеревается сделать... Говорят, он чуть не умер в Дели. Судя
по его теперешнему состоянию, этому можно верить. Мне кажется чрезвычайно важным,
чтобы в Охай ему была оказана самая сердечная и нежная забота.»
К. прервал поездку в Нью-Йорк, где он остановился у друга, который сказал, что
если К. не примет меры, то полностью потеряет право голоса в делах Корпорации.
Друг умолял К. взять на себя ответственность, поскольку насчет KWINC поступали
огромные пожертвования для работы. Умело и успешно ведя дела К. в течение 35
лет, Раджагопал не видел причины для такого внезапного вмешательства. Конечно,
у Раджагопала был вице - президент и Совет Попечителей, но в действительности
заправлял всем он сам. К сожалению, он отказал К. в какой бы то ни было информации.
Когда же К. обратился с просьбой восстановить членство в Совете, ему было отказано.
Если бы только Раджагопал удовлетворил просьбу К., тот наверняка потерял бы
быстро интерес. Случилось же так, что непримиримость Раджагопала возбудила подозрение,
внеся новый диссонанс в отношения, основанные на взаимном доверии. Можно лишь
посочувствовать Раджагопалу, когда К., настояв на беседах в Охай и намереваясь
дать восемь, во время третьей беседы объявил, что проведет лишь еще одну. (Третья
беседа была великолепна. В ней говорилось о том, как ум может обрести невинность
через смерть известного и о срочной необходимости в коренном преобразовании
человеческого духа). Отмена четырех заключительных бесед вызвала шум, глубоко
разочаровав тех, кто приехал издалека, рассчитывая на полный цикл. Особенно
пришел в ярость Раджагопал из-за того, как сообщал он Дорис Пратт, что К. отменил
их не столько по причине болезни, сколько отсутствия «достаточной энергии»,
в то время как «в течение трех дней вел многочасовые частные беседы.» Вряд ли,
ожидая той же легкости в публичной беседе, что и в частной, Раджагопал вообще
понимал подлинную внутреннюю жизнь К. Ясно, что необходима особая энергия, чтобы
вести публичную беседу перед большой аудиторией.
К. намеревался вернуться в клинику Бирхер-Беннер в конце июня, но оттягивал
отъезд к огромной досаде Раджагопала. Теперь он не вел частных бесед, не отвечал
на письма, даже на те, которые приходили от леди Эмили и Ванды Скаравелли, поэтому
его почта накапливалась. В конце концов он остался на месте вплоть до отъезда
в Индию в ноябре, несмотря на то, что атмосфера в Арья-Вихара не была приятной,
поскольку не только росло напряжение между ним и Раджагопалом, но и Раджагопал
с Розалиндой ссорились, собираясь развестись.
К. чувствовал себя не в состоянии выступать с беседами в Индии, но он был готов
участвовать в небольших встречах. По–видимому, он написал Раджагопалу из Индии,
прося организовать для него встречу в Англии в следующем году, поскольку получил
телеграмму: « Не имею возможности что–либо организовать. Переговорил с Дорис
Пратт, которая поможет. Обратитесь к ней. С Новым годом.» Раджагопал умыл руки,
не собираясь заниматься делами К. в Европе. Он был в Лондоне, когда посылал
телеграмму и имел много «горьких обменов любезностями» с Дорис Пратт, которая
нашла его очень несчастным. Я сама виделась с ним один раз, и, ничего не зная
о натянутости его отношений с К., глубоко страдала, когда он стал поносить его.
Мне нравился Раджагопал еще с тех времен, когда он был в Кембридже, где я его
часто навещала. Он поносил К. и при моей матери, причинив ей, как и мне, боль,
поскольку Раджагопал был ей тоже симпатичен. Мы надеялись, что это временное
состояние.
К. вел беседы в малых группах в Нью–Дели в конце I960 года и в Бомбее в начале
1961 года. В то время он был глубоко озабочен необходимостью изменения человеческой
психики и создания нового ума. В середине марта он покинул Индию, снова отправившись
в Иль Леццио, где провел несколько недель до отъезда в Лондон в мае. Дорис Пратт
сделала все возможное, чтобы организовать для него встречу. Зная, как в прежние
времена он любил прогулки по Уимблдон Коммон, когда останавливался в Вест –
сайд Хаузе у мисс Додж, она сняла для него дом в Уимблдоне и арендовала Таун
Холл на 12 встреч, разослав 150 персональных приглашений. Вместе с голландцем
Аннеке Корндорффером, старым другом К., она ухаживала за К. Впервые на этих
встречах К. разрешил записать свои беседы на пленку. Дорис и Аннеке, пробывшие
с ним в Уимблдоне 8 недель, сильно пугались, когда слышали, как он сильно звал
ночью, часто за едой ронял нож или вилку и казался «завороженным», словно теряя
сознание. Дорис спрашивала чем могла бы помочь. Он отвечал, что ничем, «разве
что не впадать в панику, расслабиться и не беспокоиться, а также не прикасаться
к нему. «Он сказал, что не смотря на то, что сам точно знает что происходит,
им он объяснить не в состоянии. 18 мая он напишет Нандини Мехта в Индию: «Странно,
но то, что случилось в Ооти, происходит и здесь, хотя никто ничего не знает.
Это очень сильно.»
К. уехал в Охай через Нью-Йорк 14 июня, взяв с собой по просьбе Раджагопала
записи Уимблдонских бесед. На следующий день Дорис написала синьоре Ванде, как
называл ее К., что он опасался поездки в Охай, так как там, догадывалась она,
с чем–то должен был столкнуться. Он упомянул, что может быстро вернуться назад.
18 июня, за день до полета в Лос-Анджелес из Нью – Йорка, К. начал писать весьма
необычный отчет о своем внутреннем состоянии сознания. Делая записи карандашом
в школьных тетрадках, без помарок, он продолжал дневник в течение семи месяцев.
Никогда он не вел таких длительных записей и не помнил, что побудило его к этому.
Нигде мы не узнаем ближе что значит быть К. Из дневника видно, как мало события
внешнего мира влияли на его внутреннюю жизнь27.
Достаточно наугад открыть книгу, чтобы застыть в восхищении и тайне. Книга начинается
внезапно: «Вечером оно неожиданно появилось, наполняя комнату, – огромное чувство
красоты, силы и доброты. Другие тоже заметили (друзья, у которых он остановился
в Нью-Йорке)». «Безмерность», «священное», «благословение», «иное», «другой»,
«безбрежность», – вот имена, которыми в своем дневнике К. наделял загадочное
«оно», которое нельзя разыскать, но которое приходит каждый день с такой силой,
что и другим становится иногда заметно. Он писал также о «процессе», сильной
боли в голове и в позвоночнике, сопровождавших его. В этом дневнике все его
учение также прекрасно, как и описание природы. 21 числа в Охай он писал: «Проснулся
около двух. Особенное давление и боль обострились, особенно в центре головы.
Так продолжалось более часа, и он просыпался несколько раз от силы давления.
Каждый раз возникал огромный восторг, и радость продолжалась.» И на следующий
день: «Сила и красота нежного листка в его незащищенности от разрушения. Как
травинка, пробивающаяся сквозь асфальт, он обладает силой, способной противостоять
самой смерти». И 23 –го: «Когда он ложился в постель, наступала полнота, известная
по Иль Леццио. Она была не только в комнате, но словно покрывало опускалась
на землю от горизонта до горизонта. Это было благословение.» 27 –го он писал:
«То, что являлось в Иль Леццио, уже было здесь, ожидая настойчиво, но кротко
и с нежностью.» Из двух последних отрывков следует, что происходившее уже имело
место ранее в Иль Леццио. Он часто кричал по ночам, но, поскольку жил в одиночестве
в Сосновом Коттедже, его не могли слышать в Арья Вихара.
Хотя К. оставался в Охай 19 дней, делая ежедневные записи в тетради, он не упоминает
о том, чем занимался, кроме одного посещения зубного врача, когда «оно» было
с ним в врачебном кресле, и о прогулке, когда «в окружении лиловых, голых скалистых
гор он вдруг обрел уединение, – огромное, непостижимое великолепие, красоту,
которая за пределами мысли и чувства... Уединение до странного одинокое, не
отделенное, а именно одинокое, подобное капле воды, в которой все воды мира.»
Эти «Записные книжки» надо читать. Ни одна случайная цитата не даст возможности
оценить их. Это бесценный документ, одно из великих мистических произведений
всех времен, которое наверняка оценят по достоинствам.
К. сказал Розалинде во время своего пребывания в Охай, что она может до конца
жизни жить в Арья Вихара. Она все еще руководила школой Счастливой Долины, но
она давно уже перестала быть школой Кришнамурти. Раджагопал переехал в дом,
который выстроил для себя неподалеку от Дубовой Рощи в западной части долины.
Розалинда обрела независимость, поскольку Роберт Логан, чья жена скончалась,
оставил ей деньги и собственность после своей смерти. (Мистер Логан подарил
К. две пары часов Патек – Филипп, – одни золотые, которые К. никогда не носил,
а другие стальные карманные на короткой цепочке с древней греческой монетой
на конце. Эти часы К. всегда носил вплоть до своей последней болезни).
После ночного перелета в Лондон 8 июля К. на следующий день записал в дневнике:
«... среди шума, табачного дыма и громкого разговора совершенно неожиданно начал
ощущать чувство безбрежности и исключительного благословения, которое я почувствовал
в Иль Леццио, и начало проявляться чувство священного. Тело нервно напряглось
из-за присутствия людей, шума и пр., но не смотря ни на что, это было. Давление
и напряжение были сильными, равно как и острая боль в затылке. Было только это
состояние и не было наблюдавшего. Все тело было в нем, а чувство святости таким
сильным, что даже сгон вырвался из тела, хотя рядом сидели пассажиры. Так продолжалось
несколько часов до глубокой ночи. Казалось, будто он смотрит не только глазами,
но и тысячью столетий. Все вместе было странным происшествием. Мозг совершенно
опустел, все реакции прекратились. Долгие часы его не волновали пустота, но
только когда описываешь, это становится вещью известной, а знания описательны
и нереальны. То, что мозг способен опустеть – странное явление. Поскольку глаза
были закрыты, тело, мозг будто погрузились в неизмеримые глубины, в состояние
невероятной чувствительности и красоты.»