Предметы существуют для меня и есть для меня то, что они есть, только как предметы действительного и возможного осознания. Чтобы это утверждение не было голословным и не становилось темой бесплодных спекуляций, требуется показать, в чем конкретно состоит это для-меня-бытие и так-бытие, и, соответственно, о каком, так или иначе структурированном, действительном и возможном сознании идет речь, что при этом следует понимать под возможностью и т.д. Этого можно достичь только благодаря исследованию конституции, — прежде всего, в широком смысле слова, который был определен вначале, и, далее, в более узком, только что описанном смысле, руководствуясь единственно возможным методом, который следует из существа интенциональности и ее горизонтов. Уже в результате предварительного анализа, ведущего к пониманию смысла нашей задачи, становится ясно, что трансцендентальное ego (в параллельном психологическом исследовании — душа) есть то, что оно есть, только в своей связи с интен-циональными предметностями. Но к ним принадлежат также предметы, с необходимостью сущие для ego, и, поскольку оно соотнесено с миром, не только предметы, находящиеся в его имманентной временной сфере, в которой возможно адекватное подтверждение, но и объекты мира, которые представлены в качестве сущих лишь в неадекватном, лишь презумптивном внешнем опыте при его согласованном протекании. Таким образом, одна из существенных особенностей ego состоит в том, что оно всегда обладает системами интенциональности, в том числе и согласованными, которые частично заключены в нем, частично же, как определенные потенциальности, могут быть раскрыты благодаря горизонтному предочерчиванию. Каждый из предметов, которые ego полагает, мыслит, оценивает, обдумывает, а также воображает или может вообразить себе в тот или иной момент, указывает в качестве коррелята свою систему и существует только как ее коррелят.
Теперь нам, однако, следует обратить внимание на один большой пробел в нашем изложении. Ego само есть сущее для самого себя в непрерывной очевидности и, следовательно, непрерывно конституирующее себя в себе самом как сущее. Мы до сих пор касались лишь одной стороны этой самоконституции, принимали во внимание только текущее cogito. Ego схватывает себя не просто как текущую жизнь, но как Я, как мое я, которое переживает то или иное содержание, которое, оставаясь одним и тем же, проживает то или иное cogito. Занятые до сих пор интенциональным соотношением сознания и предмета, cogito и cogitatum, мы обращали внимание только на тот синтез, который поляризует многообразия действительного и возможного сознания в направлении тождественных себе предметов, т. е. соотносит его с предметами как с полюсами, как с синтетическими единствами. Теперь же мы сталкиваемся с другой поляризацией, со второй разновидностью синтеза, охватывающей в совокупности все особые многообразия cogitationes своим собственным способом, а именно, охватывает их как принадлежащие тождественному Я, которое, как действующее и как претерпевающее воздействия, живет во всех осознаваемых переживаниях и посредством их соотносится со всеми предметными полюсами.
Но теперь следует заметить, что это Я, помещаемое в центре, представляет собой не пустой полюс тождественности (не в меньшей степени, чем какой-либо предмет), но в силу некоторой закономерности трансцендентального генезиса с каждым исходящим от него и имеющим новый предметный смысл актом приобретает новую особенность, которая сохраняется в дальнейшем. Если, к примеру, в некотором акте суждения я впервые высказываюсь в пользу бытия и так-бытия чего-либо, то, хотя этот преходящий акт быстротечен, я становлюсь и остаюсь отныне тем Я, которое приняло такое решение, придерживаясь соответствующего убеждения. Но это не значит, что я просто вспоминаю или могу впоследствии вспомнить этот акт. Это я могу сделать и в том случае, если уже отказался от своего убеждения. После такого отказа оно больше не является моим убеждением, но всегда было таковым вплоть до этого момента. Пока оно значимо для меня, я могу вновь к нему вернуться и всегда нахожу его как мое, хабитуально свойственное мне убеждение, и, соответственно, — себя как Я, которое в чем-то убеждено, т. е. благодаря этому неизменному хабитусу определено как сохраняющее свою самотождественность Я; то же самое относится и к любым другим решениям, в частности, к оценочным и волевым. Я принимаю некое решение; при этом актуальное переживание должно иссякнуть, но решение остается, и, независимо от того, погружаюсь я, становясь при этом пассивным, в глубокий сон или проживаю какие-либо другие акты, значимость его сохраняется; соответственно я есмь отныне тот, кто принял такое решение, и остаюсь таковым до тех пор, пока не откажусь от него. Если решение направлено к какому-нибудь завершающему поступку, то в результате своего выполнения оно вовсе не отменяется, но в модусе выполненности сохраняет свою значимость: я и в дальнейшем отвечаю за свой поступок. Когда я перечеркиваю, отменяю свои решения и поступки, изменяюсь я сам, сохраняя свое постоянство лишь в случае неизменности своего волевого акта.[16] Устойчивость, неизменность во времени таких определений Я, а также свойственная им изменчивость, не означают, очевидно, что заполнение имманентного времени такими переживаниями происходит непрерывно, равно как и само неизменное Я, как полюс неизменных определений, не есть ни переживание, ни непрерывная последовательность переживаний, хотя посредством упомянутых хабитуальных определений оно существенным образом связывается с потоком переживаний. Учредив себя в качестве тождественного субстрата неизменных особенностей Я на основании собственного активного генезиса, Я в дальнейшем конституирует себя также как устойчивое и неизменное личное Я — в самом широком смысле, который позволяет говорить и о личностях более низкого уровня, чем человеческие. Хотя для убеждений вообще характерна лишь относительная устойчивость, и они обладают способностью изменяться (благодаря изменению модуса активности, в том числе и посредством перечеркивания или отрицания, уничтожения их значимости), Я во всех этих изменениях демонстрирует некий неизменный, основанный на тождественном единстве стиль, некий личностный характер.
От Я, как тождественного полюса и субстрата хабитуальных особенностей, мы будем отличать ego, взятое в полной конкретности (это ego мы будем называть «монадой», заимствуя это выражение у Лейбница), принимая во внимание то, без чего Я прежде всего не может быть конкретным, а оно может быть таковым только в текущем многообразии своей интенциональной жизни и полагаемых в ней предметов, которые иногда могут конституироваться как сущие для Я. Очевидно, неизменный характер бытия и так-бытия является для этих предметов коррелятом хабитуальной особенности, которая конституируется в полюсе самого Я и характеризует выбранную им точку зрения.
Это нужно понимать следующим образом. Как ego, я обладаю непрерывно сущим-для-меня окружающим миром, и в нем — предметами, как сущими для меня, и уже с постоянным различием между знакомыми мне предметами и предметами, которые даны лишь в антиципации как допускающие ознакомление с ними. Первые, т. е. сущие для меня в первом смысле, обретены мной как таковые изначально, т. е. при изначальном ознакомлении, при экспликации в особых созерцаниях того, что прежде никогда не было усмотрено. Благодаря этому в активно осуществляемом мной синтезе предмет конституируется в эксплицитной смысловой форме как тождественный в своих многообразных свойствах, т. е. как нечто тождественное самому себе, определяющее себя в своих многообразных свойствах. Эта активность, осуществляемая мной в полагании и истолковании бытия, учреждает ту хабитуальность моего Я, сообразно которой мною усваивается теперь этот неизменный предмет, обладающий своими определениями. Такие непреходящие приобретения конституируют тот или иной знакомый мне мир, окруженный горизонтом незнакомых предметов, которые еще предстоит обрести, но которые в антиципации уже обладают этой формальной предметной структурой.
Я существую для самого себя и в очевидности опыта постоянно дан себе как я сам. Это справедливо для трансцендентального ego (а в параллельном исследовании — для психологически чистого ego), в каком бы смысле ни употреблялось это слово. Поскольку конкретное монадическое ego охватывает всю действительную и потенциальную жизнь сознания, ясно, что проблема феноменологического истолкования этого монадического ego (проблема его самоконституции) должна заключать в себе вообще все конститутивные проблемы. В дальнейшем выяснится, что феноменология в целом совпадает с феноменологией этой самоконституции ego.
В учении о Я, как полюсе своих актов и субстрате хабитуальностей, мы уже затронули, и притом в важном пункте, проблематику феноменологического генезиса и, таким образом, достигли уровня генетической феноменологии. Прежде чем мы проясним ее более точный смысл, нужно возобновить осмысление феноменологического метода. Пора наконец придать значимость тому фундаментальному методическому усмотрению, которое, будучи достигнуто однажды, пронизывает всю методику трансцендентальной феноменологии (а на естественной почве и методику подлинной и чистой психологии внутреннего). Мы обращаемся к нему так поздно лишь для того, чтобы облегчить введение в феноменологию. Необычайное многообразие новых открытий и проблем должно было поначалу выступить в более скромном облачении, как всего лишь эмпирическая дескрипция, хотя и протекающая только в сфере трансцендентального опыта. Напротив, метод эйдетической дескрипции знаменует перевод всех таких дескрипций в новое, фундаментальное измерение, которое умножило бы трудности понимания, если бы мы заговорили о нем в самом начале, тогда как после проведения многочисленных эмпирических дескрипций понять его будет легко.
Каждый из нас, как размышляющий по-картезиански, благодаря методу феноменологической редукции был возвращен к своему трансцендентальному ego и притом как к этому фактическому, одному и единственному абсолютному ego в естественной связи с тем или иным его конкретно-монадическим содержанием. Продолжая размышления, я, как это ego, нахожу подлежащие дескрипции и интенциональному развертыванию типы и мог бы шаг за шагом продолжать интенциональное раскрытие своей монады в открывающихся основных направлениях. Не случайно в наших описаниях часто встречались такие обороты как «сущностная необходимость», «сущностный», в которых находит свое выражение четкое, впервые проясненное и определенное феноменологией понятие априорности.
О чем здесь идет речь, сразу станет понятно на примерах. Выберем какой-нибудь тип интенциональных переживаний — восприятия, ретенции, воспоминания, высказывания, склонности, стремления к чему-либо — и помыслим его как эксплицированный и описанный в отношении характера совершаемой им интенциональной работы, а следовательно, в ноэтическом и ноэматическом отношении. Это может означать, как мы до сих пор и считали, что речь идет о типах фактических событий фактического трансцендентального ego и, таким образом, трансцендентальные дескрипции должны иметь эмпирическое значение. Но наше описание сохраняет тем не менее такую всеобщность, что это не сказывается на результатах, как бы ни обстояло дело с эмпирическими фактами жизни трансцендентального ego.
Поясним сказанное и сделаем для себя методические выводы. Исходя из отдельного восприятия этого стола, мы варьируем предмет восприятия — стол — совершенно произвольно, но все же так, чтобы удержать восприятие как восприятие некоего — какого угодно — предмета, начиная, к примеру, с того, что совершенно произвольно воображаем его форму, цвет и т. д., сохраняя тождественным лишь воспринимаемое явление. Другими словами, воздерживаясь от полагания бытийной значимости факта этого восприятия, мы превращаем его в чистую возможность, наряду с другими совершенно произвольными чистыми возможностями, — но чистыми возможностями восприятия. Мы словно перемещаем действительное восприятие в царство недействительностей, царство «как бы», из которого мы получаем чистые возможности, — очищенные от всего, что привязывает нас к этому факту или к любому факту вообще. Что касается последнего замечания, то эти возможности не связаны и с сополагаемым фактическим ego, но сохраняются для нас именно как совершенно свободная деятельность фантазии — так, что мы с самого начала могли бы взять в качестве исходного примера вторжение фантазии в восприятие, вне всякой связи с остальными фактами нашей жизни. Полученный таким образом всеобщий тип «восприятие» висит, так сказать, в воздухе — в воздухе абсолютно чистых возможностей воображения. Освобожденный от всякой фактичности, он стал эйдосом восприятия, идеалъный объем которого составляют все idealiter возможные восприятия как чистые возможности воображения. Анализ восприятия становится тогда сущностным анализом; все, что было сказано о синтезах, принадлежащих к типу восприятия, о горизонтах потенциальности и т. д., как легко заметить, имеет сущностное значение для всего, что может быть образовано в этом свободном варьировании, т. е. для всех мыслимых восприятий вообще, другими словами, с абсолютной сущностной всеобщностью и сущностной необходимостью справедливо для каждого по отдельности выбранного случая, а значит и для каждого фактического восприятия, поскольку каждый факт следует мыслить всего лишь как пример некой чистой возможности.
Поскольку варьирование понимается как очевидное, т. е. как дающее в чистой интуиции сами возможности как возможности, ее коррелят представляет собой интуитивное и аподиктическое сознание всеобщности. Эйдос сам есть данное в созерцании или доступное созерцанию всеобщее — чистое, безусловное, а именно, сообразно собственному интуитивному смыслу, всеобщее, не обусловленное никаким фактом. Он предшествует всем понятиям, понимаемым как значения слов; напротив, как чистые понятия, они сами должны формулироваться в соответствии с эйдосом.
Если каждый по отдельности выбранный тип возводится из окружающей его сферы эмпирически-фактического трансцендентального ego в сферу чистых сущностей, то внешние интенциональные горизонты, указывающие на его допускающую раскрытие связность внутри ego, не исчезают; разница лишь в том, что эти горизонты связности сами становятся эйдетическими. Другими словами, размышляя о каждом эйдетически чистом типе, мы находимся хотя и не в сфере фактического ego, но в эйдосе ego; любое конституирование действительно чистой возможности среди чистых возможностей имплицитно приносит с собой, как свой внешний горизонт, некое в чистом смысле возможное ego, одну из чистых возможностей моего фактического ego. Мы с самого начала могли бы мыслить это ego как свободно варьируемое и ставить задачу сущностного исследования эксплицитной конституции трансцендентального ego вообще. Так и поступала с самого начала новая феноменология, и потому все ранее обсужденные нами дескрипции и все, что говорилось о разграничении проблем, на самом деле представляет собой обратный перевод из первоначальной эйдетической формы в форму эмпирической типики. Если мы, таким образом, полагаем, что феноменология, как интуитивно-априорная наука, развивалась по чисто эйдетическому методу, то все ее сущностные исследования являются не чем иным, как раскрытием универсального эйдоса «трансцендентального ego вообще», который содержит в себе все варианты чистых возможностей моего фактического ego и само это ego как возможность. Эйдетическая феноменология исследует, таким образом, универсальное априори, без которого я немыслим, немыслимо трансцендентальное Я вообще, иными словами, поскольку любая сущностная всеобщность имеет ценность нерушимой закономерности, она исследует универсальные сущностные законы, предписывающие каждому фактическому высказыванию о трансцендентальном его возможный смысл (в противоположность бессмыслице).
Как для ego, размышляющего по-картезиански, ведомого идеей философии как универсальной науки с абсолютно строгим обоснованием, возможность которой я предположил, для меня в результате последних соображений становится очевидным, что прежде всего я должен разработать чисто эйдетическую феноменологию, и что только в ее рамках происходит и может произойти первое претворение в действительность философской науки — «первой философии». Даже если мой собственный интерес после осуществления трансцендентальной редукции направлен на мое чистое ego, на раскрытие этого фактического ego, это раскрытие может стать подлинно научным только при возвращении к принадлежащим ему, как некоему ego вообще, аподиктическим принципам, к сущностным всеобщностям и необходимостям, посредством которых восстанавливается связь факта с его рациональными основаниями, с основаниями его чистой возможности, и он благодаря этому становится научным (логическим) фактом. Следует обратить внимание и на то, что при переходе от моего ego к ego вообще не предполагается ни действительность, ни возможность существования каких-либо других ego. Объем эйдоса ego определяется здесь самопроизвольным варьированием моего ego. Когда я представляю себя другим, я воображаю только себя, но не других. Таким образом, «сама по себе» наука о чистых возможностях предшествует науке о действительностях и вообще только и делает ее возможной как науку. Так мы достигаем методического усмотрения, согласно которому наряду с феноменологической редукцией эйдетическая интуиция является основной формой всех особых трансцендентальных методов, и что вместе они полностью определяют подлинный смысл трансцендентальной феноменологии.
Мы выйдем за пределы замкнутого в себе круга наших размышлений, удерживающего нас в сфере трансцендентальной феноменологии, если и здесь не удержимся от замечания, что все содержание этого только что проведенного фундаментального методического наблюдения с небольшими видоизменениями, которые, правда, лишают его трансцендентального смысла, сохраняется для нас, если мы на почве естественного мировосприятия стремимся к созданию некой психологии как позитивной науки и при этом прежде всего к созданию необходимой для нее и предшествующей ей чисто интенциональной психологии, черпающей чисто из внутреннего опыта. Конкретному трансцендентальному ego в этом случае соответствует человеческое Я, конкретная душа, взятая чисто в себе и для себя, психически поляризованная, причем Я представляет собой полюс моих хабитуальностей, особенностей моего характера. Место эйдетической трансцендентальной феноменологии заступает тогда чистое эйдетическое учение о душе, соотнесенное с эйдосом «душа», эйдетический горизонт которого остается, конечно же, неисследованным. Но если его подвергнуть исследованию, то откроется путь к преодолению этой позитивности, т. е. переход к абсолютной феноменологии, феноменологии трансцендентального ego, которое как раз не имеет уже никакого горизонта, способного вывести это ego за пределы сферы его трансцендентального бытия и таким образом его релятивизировать.
Если мы, после того как на путях эйдетического метода была достигнута существенно новая формулировка идеи трансцендентальной феноменологии, возвратимся к раскрытию феноменологической проблематики, то, естественно, будем держаться отныне в рамках чисто эйдетической феноменологии, где фактичность трансцендентального ego и особых данностей его трансцендентальной эмпирии имеет лишь значение примеров чистых возможностей. Проблемы, поставленные ранее, мы также будем понимать как эйдетические, поскольку мыслим повсюду осуществленной показанную на примере возможность их эйдетического очищения. Следовать идеальной задаче действительно систематического раскрытия конкретного ego как такового в его сущностных составляющих и, следовательно, вводить в игру действительно систематическую проблематику и систематический порядок исследования чрезвычайно сложно, и прежде всего потому, что мы должны найти новые подступы к специфическим универсальным проблемам конституции трансцендентального ego. Универсальное априори, принадлежащее трансцендентальному ego как таковому, есть сущностная форма, заключающая в себе бесконечное число форм, априорных типов возможных актуальностей и потенциальностей жизни вместе с предметами, которые конституируются в нем как действительно сущие. Однако в возможном единстве ego совместимы не все отдельные возможные типы, не в любом порядке и не в любой точке его собственной временности. Если я создаю некую научную теорию, то эта сложная активность разума и то, что признается в ней разумом как сущее, принадлежит тому сущностному типу, который возможен не для всякого возможного ego, но лишь для разумного ego в этом особом смысле, т. е. в том самом смысле, который при погружении ego в мир представлен сущностной формой «человек» (animal rationale). При эйдетической типизации своего фактического теоретизирования, независимо от того, осознаю я это или нет, я изменяю и самого себя, но не вполне произвольно, а в рамках коррелятивного сущностного типа «разумное существо». Очевидно, я не могу также полагать, что осуществленное и осуществимое мною сейчас теоретизирование может быть произвольно перемещено внутри единства моей жизни, и это тоже относится к сфере эйдетического. Эйдетическое понимание детских лет моей жизни и их конститутивных возможностей создает такой тип, при дальнейшем развитии которого, но не в собственной его взаимосвязи, может возникнуть тип «научное теоретизирование». Такая связь имеет свои основания в априорной универсальной структуре, в универсальных сущностных законах сосуществования и последовательности в эгологическом времени. Ибо что бы ни происходило в моем ego и, в эйдетическом отношении, в некоем ego вообще — в виде интенциональных переживаний, конституированных единств, хабитуальностей ego — все это обладает своей временностью и в этом отношении включено в формальную систему универсальной временности, благодаря которой каждое мыслимое ego конституирует себя для себя самого.
Сущностные законы совместимости (правила одновременного и последовательного фактического существования и возможности такого существования) являются в наиболее широком смысле законами каузальности — законами «если — то». Однако здесь лучше отказаться от обремененного предрассудками выражения «каузальность» и применительно к трансцендентальной сфере (равно как и к сфере чистой психологии) говорить о мотивации. Универсум переживаний, составляющих реальное бытийное содержание трансцендентального ego, вмещает все эти переживания лишь в универсальной форме единого потока, которому как вливающиеся в него подчинены все отдельные переживания. Таким образом, уже эта форма, наиболее всеобщая для всех особых форм конкретных переживаний и конституированных в их потоке образований, есть форма всесвязующей и управляющей каждым отдельным переживанием мотивации, которую мы тоже можем рассматривать как формальную закономерность универсального генезиса, благодаря которой в определенной ноэто-ноэматической формальной структуре текущих способов данности прошлое, настоящее и будущее снова и снова конституируются в своем единстве. Но внутри этой формы жизнь протекает как мотивированный ход особых конститутивных свершений, имеющих многочисленные особые мотивации и системы мотиваций-свершений, которые в силу всеобщих закономерностей генезиса образуют единство универсального генезиса ego. Ego конституирует себя для себя самого, так сказать, в единстве некой истории, и если мы говорили, что в конституции ego заключены конституции всех сущих для него предметностей, как имманентных, так и трансцендентных, как идеальных, так и реальных, то теперь следует добавить, что конститутивные системы, благодаря которым те или иные предметы и предметные категории существуют для ego, сами возможны лишь в рамках законосообразного генезиса. В то же время они связаны при этом универсальной генетической формой, которая делает конкретное ego (монаду) возможным в качестве единства, в качестве ego, обладающего особыми совместимыми составляющими своего бытийного содержания. Тот факт, что для меня существует природа, мир культуры, человеческий мир с его социальными формами и т. д., свидетельствует о том, что для меня существуют возможности соответствующего опыта, — как возможности, которые я в любое время могу ввести в игру и свободно продолжить, соблюдая определенный синтетический стиль, независимо от того, действительно я познаю в опыте именно такие предметы, или нет; он также свидетельствует о том, что соответствующие им другие способы осознания — смутное полагание и т. п. — существуют для меня как возможности, и что для них также существуют возможности наполнить или опровергнуть эти гюлагания в результате опытов, организованных в соответствии с заранее очерченной типикой. В этом заключена устойчивая хабитуальность, полученная и развитая в результате определенного генезиса, подчиненного сущностным законам.
Здесь вспоминаются знакомые нам с давних пор проблемы психологического происхождения пространственных и временных представлений, представлений о вещи, числе и т. п. В феноменологии они выступают как трансцендентальные и, естественно, как интенциональные проблемы, подчиненные при этом проблемам универсального генезиса.
Очень трудны подступы к предельно всеобщим проблемам эйдетической феноменологии и, таким образом, к последнему синтезу. Начинающий феноменолог поневоле связан тем, что в качестве примера ему приходится исходить из самого себя. Он находит себя как ego в трансцендентальном смысле и, далее, как некое ego вообще, которое в своем сознании уже обладает миром, — миром, относящимся ко всем нам известному онтологическому типу, с его природой, культурой (науками, искусством, техникой и т. п.), с личностными образованиями высшего порядка (государство, церковь) и т. д. В начале своего развития феноменология еще статична, ее дескрипции строятся по аналогии с естественно-историческими, в которых рассматриваются и в лучшем случае систематически упорядочиваются отдельные типы. Проблемы универсального генезиса и генетическая структура ego в его универсальности, не ограничивающаяся временной формой, пока еще остаются вдалеке, поскольку они и в самом деле относятся к более высокой ступени. Но даже когда они оказываются затронуты, это происходит с некоторым ограничением. Ибо в начале сущностное рассмотрение тоже будет придерживаться ego как такового, в связи с тем, что для него уже существует некий конституированный мир. Это также необходимая ступень; только после раскрытия закономерных форм протекающего на этой ступени генезиса можно увидеть возможности для создания максимально всеобщей эйдетической феноменологии. В ней ego варьирует себя столь свободно, что не придерживается даже идеальной ограничительной предпосылки, согласно которой для него существенным образом конституирован мир, обладающий само собой для нас разумеющейся онтологической структурой.
Если теперь мы, как возможные, связанные с миром субъекты зададим себе вопрос об имеющих универсальное значение принципах конститутивного генезиса, то последние разделятся на две основные формы как принципы активного и пассивного генезиса. В первом случае Я функционирует как продуктивно конституирующее посредством выполняемых им специфических актов. Сюда относятся все достижения практического разума, понимаемого в самом широком смысле. В этом смысле практическим оказывается даже логический разум. Характерная особенность состоит в том, что акты Я, обобщенные и связанные в социальности (трансцендентальный смысл которой еще только предстоит выявить), связываются в разнообразных, специфически активных синтезах и на основе уже данных предметов — данных в способах осознания, обеспечивающих предварительную данность, — изначально конституируют новые предметы. Последние выступают потом как продукты сознания. Так в объединении конституируется множество, в счете — число, в разделении — часть, в высказывании — сказуемое или сказываемое обстояние дел, в умозаключении — вывод и т. д. Изначальное сознание всеобщности также представляет собой активность, в которой всеобщность конституирует себя предметно. Как следствие этого, в коррелятивном Я конституируется хабитуальность непрерывной значимости, которая теперь сопринадлежит конституции предметов просто как сущих для Я и которой, следовательно, всегда можно снова воспользоваться, будь то в воспроизведении, когда синтетически осознается та же самая предметность как данная вновь в категориальном созерцании, будь то в участвующем в этом синтезе смутном сознании. Трансцендентальному конституированию предметов такого рода, соотнесенных с различными видами интерсубъективной активности (например, предметов культуры), должно предшествовать конституирование некой трансцендентальной интерсубъективности, о которой мы будем говорить несколько позже.
Высшие формы подобной активности разума в специфическом смысле слова и продуктов этой активности, как ее коррелятов, которые в совокупности характеризуются как ирреальные (идеальные предметы),[17] мы не можем, как уже было сказано, безоговорочно считать принадлежащими каждому конкретному ego как таковому (что уже показало воспоминание о нашем детстве). Однако с низшими уровнями, такими как опытное познание, истолкование познанного в его особых моментах, обобщение, установление связей и пр., дело будет обстоять уже иным образом.
В любом случае все, что создано активностью, с необходимостью предполагает в качестве своего низшего уровня пассивность, в которой нечто дано нам заранее, и на этом пути мы сталкиваемся с проблемой конституции посредством пассивного генезиса. Все то, что встречается нам в жизни, так сказать, в готовом виде, просто как некая существующая вещь (лишенная какого бы то ни было духовного или культурного характера, который делает ее узнаваемой в качестве, например, молотка, стола, произведения искусства), в своей изначальности, как «оно само» дано в синтезе пассивного опыта и дано как таковое прежде, чем с началом активного постижения вступят в игру духовные активности.
В то время как эти активности выполняют свою синтетическую работу, поставляющий им всю их материю пассивный синтез не прекращается. Вещь, данная сначала в пассивном созерцании, является затем в едином созерцании, и сколь бы многое ни изменялось в ней при активном истолковании, постижении отдельных ее частей и признаков, в этой активности и во время ее работы она остается заранее данной; продолжается течение многообразных способов явления, единых визуальных или тактильных образов восприятия, в очевидном пассивном синтезе которых является эта вещь, эта ее форма и т. п. Однако именно этот синтез, как синтез этой формы, обладает своей, в нем самом выраженной историей. Именно благодаря сущностному генезису я, как ego, могу узнать в опыте некую вещь, и притом с первого взгляда. Впрочем, это верно как для феноменологического, так и, в обычном смысле, для психологического генезиса. Недаром говорится, что в детстве мы сначала вообще должны научиться видеть вещи, и что это видение должно генетически предшествовать всем другим способам осознания вещей. Таким образом, в раннем детстве поле восприятия заранее данного не содержит еще ничего, что при простом взгляде могло бы быть эксплицировано как вещь. Однако, не возвращаясь на почву пассивности и даже не прибегая к психологии с ее внешней, психофизической точкой зрения, мы, как размышляющие ego, можем путем проникновения в интенциональное содержание самих феноменов опыта — феноменов опытного постижения вещей и всех остальных феноменов — найти интенциональные отсылки, которые ведут к некой истории, и таким образом дают возможность распознать эти феномены как формы, следующие за другими, сущностно предшествующими им формами (хотя последние могут и не относиться в точности к тому же самому конституированному предмету). Но при этом мы вскоре столкнемся с сущностными закономерностями пассивного образования все новых и новых синтезов, которое отчасти предшествует всякой активности, отчасти вновь объемлет ее саму, с пассивным генезисом многообразных апперцепции в качестве относящихся к некоторой хабитуальности образований, которые являются как заранее данные предметы, сформированные для пребывающего в центре Я, и, актуализируясь, воздействуют на Я и мотивируют его действия. Благодаря этому пассивному синтезу (включающему, таким образом, и результаты активного) Я постоянно окружено предметами. Об этом говорит уже то обстоятельство, что все воздействующее на меня как на развитое ego, воспринимается как предмет, как субстрат предикатов, с которыми я могу ознакомиться. Ибо такова заранее известная возможная форма, к которой стремятся возможные экспликации как такие экспликации, в которых происходит ознакомление, которые могли бы конституировать предмет как непреходящее достояние, как нечто всякий раз вновь доступное; и эту предельную форму можно заранее понять как продукт генезиса. Генезис сам указывает на изначалъностъ этой формы. Все известное нам предполагает некое изначальное знакомство; то, что мы называем неизвестным, тем не менее известным образом структурно организовано: имеет форму предмета, в частности форму пространственной вещи, культурного объекта, орудия и т. д.
Универсальный принцип пассивного генезиса для конституции всех тех предметов, которые в конечном итоге предшествуют активным образованиям есть принцип ассоциации. Ассоциация безусловно принадлежит к интенциональным проблемам, что можно дескриптивно продемонстрировать в отношении ее первичных форм, и в своих интенциональных функциях подчинена сущностным законам, исходя из которых должна быть понята всякая пассивная конституция — и конституция переживаний как предметов имманентного времени, и конституция всех реальных природных предметов, принадлежащих объективному пространственно-временному миру. Ассоциация есть фундаментальное понятие трансцендентальной феноменологии (как в психологической параллели оно является фундаментальным для чисто интенциональной психологии). Старое понятие ассоциации и ассоциативных законов, хотя оно со времен Юма применялось, как правило, для описания взаимосвязей чисто психической жизни, представляет собой лишь натуралистическое искажение подлинно интенционального понятия. В феноменологии, очень поздно нашедшей подступы к исследованию ассоциации, это понятие получает совершенно новый облик и по-новому определяется в отношении своих основных форм, к которым относится, например, чувственная конфигурация в совместном или последовательном существовании. Приверженцу традиционных взглядов это покажется странным, хотя с феноменологической точки зрения очевидно, что ассоциация это не просто знак подчиненности комплексных психических данных эмпирическим законам, — если прибегнуть к старому сравнению, что-то вроде внутрипсихической гравитации, — но в высшей степени объемлющий термин, указывающий на подчиненность конституции чистого ego интенциональным сущностным законам, царство врожденного априори, без которого не мыслимо, следовательно, никакое ego как таковое. Только благодаря генетической феноменологии ego может быть понято как бесконечная, скрепленная в единстве универсального генезиса взаимосвязь сопринадлежащих ему продуктов синтеза, — на различных уровнях, которые должны полностью соответствовать неизменной универсальной форме временности, поскольку она сама основывается на постоянно текущем пассивном и всеобъемлющем универсальном синтезе, который с необходимостью вбирает в себя все новое. Эта многоуровневая структура сохраняется в развитом ego как неизменная формальная система апперцепции и, тем самым, как система конституированных предметностей, в том числе и объективного универсума, обладающего устойчивой онтологической структурой, причем это её сохранение есть лишь одна из форм генезиса. С учетом всего этого, отдельный факт всегда иррационален и возможен лишь благодаря принадлежащей ему как эгологическому факту формальной системе априорности. При этом не следует, однако, упускать из виду, что факт с его иррациональностью сам является структурным понятием в системе конкретного априори.
После сведения феноменологической проблематики к общей проблеме единой статической и генетической конституции предметностей возможного сознания кажется, что феноменология может быть по праву охарактеризована и как трансцендентальная теория познания. Сопоставим в этом отношении трансцендентальную теорию познания с традиционной.
В последней основной проблемой является проблема трансцендентности. Традиционная теория познания, даже если она, как в эмпиризме, опирается на обычную психологию, не желает быть всего лишь психологией познания, но стремится прояснить его принципиальную возможность. Ее проблема возникает перед ней в естественной установке, и в этой же установке рассматривается в дальнейшем. Я нахожу себя как человека в мире, и притом как познающего этот мир, включающий и меня самого, в опыте и в науке. Теперь я говорю себе: все, что есть для меня, есть как таковое благодаря моему познающему сознанию, есть для меня познанное в моем опыте, помысленное в моем мышлении, теоретически развитое в моей теории, усмотренное в моем усмотрении. Признавая интенциональность вслед за Брентано, можно сказать: интенциональность как фундаментальное свойство моей психической жизни есть реальное, принадлежащее мне как человеку, равно как и любому другому человеку в отношении его чисто психической внутренней жизни, свойство, которое уже сам Брентано поместил в центр эмпирической психологии человека. Речь от первого лица, которая ведется в начале, остается естественной речью от первого лица; она удерживает себя и все дальнейшее рассмотрение проблемы на почве данности мира. И теперь становится совершенно ясно: все, что существует и имеет значимость для меня, для человека, существует и имеет значимость в собственной жизни сознания, пребывающего у себя самого во всяком осознании мира и во всяком научном познании. Все различия, которые я устанавливаю между подлинным и ошибочным опытом, а в самом опыте — между бытием и видимостью, имеют место в пределах сферы моего сознания, как и в том случае, когда я на более высоком уровне провожу различия между основанным и не основанным на усмотрениях мышлением, а также между априорной необходимостью и противоречивостью, между эмпирически истинным и эмпирически ложным. Действительный с очевидностью, мыслимый с необходимостью, противоречивый, мыслимый в возможности, вероятный и т. д. — все это характеристики того или иного интенционального предмета, возникающие в собственной сфере моего сознания. Любое обоснование, любое удостоверение истины и бытия осуществляется целиком и полностью во мне, и его результатом становится та или иная характеристика, принадлежащая cogitatum моего cogito.
В этом видится теперь важная проблема. Понятно, что в сфере своего сознания благодаря взаимосвязанной мотивации, определяющей мою жизнь, я нахожу те или иные достоверности и даже очевидности, которые невозможно обойти. Но каким образом вся эта игра, происходящая в имманентной жизни сознания, может получить объективное значение? Как может очевидность (clara et distincta perceptio) претендовать на нечто большее, нежели быть одной из принадлежащих моему сознанию характеристик? Если оставить в стороне, быть может, вовсе не столь уж безразличное воздержание от признания бытийной значимости мира, то перед нами встает декартова проблема, решить которую должна была божественная veracitas.
Что может сказать по этому поводу трансцендентальное феноменологическое самоосмысление? Ничего, кроме того, что эта проблема бессмысленна, и жертвой этой бессмыслицы не мог не стать сам Декарт, поскольку он не уловил подлинного смысла своего трансцендентального εποχή и редукции к чистому ego. Но еще более грубой ошибкой, ввиду полного пренебрежения картезианским εποχή, является обычная точка зрения последователей Декарта. Мы спрашиваем, что же представляет собой это Я, которое имеет право задавать такие трансцендентальные вопросы? Могу ли я ставить их как естественный человек и, как таковой, всерьез, а именно, в трансцендентальном смысле спрашивать, как мне покинуть остров моего сознания и каким образом то, что переживается в моем сознании как некая очевидность, может получить объективное значение? Ведь если воспринимаю себя как естественного человека, значит, я уже до того воспринял пространственный мир и себя как находящегося в пространстве, в котором, следовательно, находится и нечто внешнее по отношению ко мне. Не предполагается ли, таким образом, значимость восприятия мира уже при постановке вопроса, не содержится ли она в его смысле, в то время как только ответ на этот вопрос должен вообще дать право на то, чтобы считать что-либо объективно значимым. Очевидно, для того, чтобы обрести такую жизнь сознания и такое Я, которое может ставить трансцендентальные вопросы как вопросы о возможности трансцендентного познания, требуется сознательное проведение феноменологической редукции. Но поскольку мы не ограничиваемся лишь поверхностным выполнением феноменологического εποχή, а скорее намереваемся раскрыть в систематическом самоосмыслении все поле сознания чистого ego, мы осознаем, что все то, что существует для ego, конституируется в нем самом, и далее, что всякий вид бытия, в том числе и всякий вид, который в том или ином смысле характеризуется как трансцендентный, имеет свою особую конституцию. Трансцендентность в любой своей форме есть имманентная, конституирующаяся внутри ego бытийная характеристика. Любой возможный смысл, любое мыслимое бытие, называть ли его имманентным или трансцендентным, попадает в сферу трансцендентальной субъективности как субъективности, в которой конституируются смысл и бытие. Бессмысленна попытка постичь универсум истинного бытия как нечто находящееся вне универсума возможного сознания, возможного познания, возможной очевидности, соединяя друг с другом эти два универсума лишь внешним образом, с помощью жесткого закона. Оба они сущностно связаны друг с другом, а то, что сущностно взаимосвязано, представляет собой конкретное единство и, следовательно, они едины в единственной абсолютной конкретности, характеризующей трансцендентальную субъективность. Если последняя образует универсум возможного смысла, то любая внеположность по отношению к ней оказывается бессмысленной. Но даже бессмыслица является одним из модусов смысла, и бессмысленность ее может быть усмотрена. Однако это касается не только фактического ego и того, что фактически доступно ему как сущее для него, в том числе и открытой возможности существования множества других ego, как сущих для него, а также результатов их конститутивной работы. Говоря точнее: если во мне, в трансцендентальном ego (как фактически и обстоит дело), трансцендентально конституированы другие ego и общий для всех ego объективный мир как, в свою очередь, конституированный трансцендентальной интерсубъективностью, возникшей для меня в ходе конституции других ego, то все прежде сказанное касается не только моего фактического ego и тех фактических интерсубъективности и мира, которые получают из моего ego свой смысл и бытийную значимость. Совершающееся в моем ego феноменологическое истолкование его самого, всех его конститутивных актов и сущих для него предметностей с необходимостью осуществляется в методической форме априорного истолкования, упорядочивающего факты в соответствующем универсуме чистых (эйдетических) возможностей. Таким образом, оно касается моего фактического ego лишь в той мере, в какой последнее представляет собой одну из чистых возможностей, которые могут быть извлечены из него в ходе свободного варьирования, «воображения» его самого; как эйдетическое, это истолкование относится также к универсуму этих моих возможностей, как возможностей ego вообще, возможностей моей произвольной инаковости, а потому и ко всякой возможной интерсубъективности, соотносимой при соответствующей модификации с этими моими возможностями и, далее, к миру, мыслимому как интерсубъективно конституированный в ней. Поэтому подлинная теория познания имеет смысл только как трансцендентально-феноменологическая, занятая не бессмысленными заключениями от некой мнимой имманентности к столь же мнимой трансцендентности, будто бы присущей неким принципиально непознаваемым «вещам в себе», а исключительно систематическим прояснением результатов познания, в ходе которого они должны быть поняты как результаты интенциональной работы. Благодаря этому каждый вид сущего самого по себе, реального и идеального, станет понятен как конституированный именно в этих результатах продукт трансцендентальной субъективности. Этот вид понимания является высшей из возможных форм рациональности. Все превратные интерпретации бытия коренятся в наивной слепоте по отношению к участвующим в определении бытийного смысла горизонтам и к возникающим в этой связи задачам раскрытия имплицитной интенциональности. Если увидеть и охватить исследованием эти горизонты, то в результате возникнет универсальная феноменология как проведенное с соблюдением неизменной очевидности, и притом конкретное самоистолкование ego. Точнее говоря, она возникнет, во-первых, как самоистолкование в точном смысле слова, в котором систематически показывается, каким образом ego конституирует себя как обладающее собственной сущностью и сущее в себе и для себя (in sich und für sich Seiendes eines eigenen Wesens), а во-вторых, как самоистолкование в более широком смысле, которое показывает далее, каким образом ego в силу этой собственной сущности (dieses Eigenwesens) конституирует в себе и нечто другое, объективное и, следовательно, вообще все, что каким-либо образом имеет для него в Я бытийную значимость в качестве не-Я. Выдержанная в такой систематической конкретности, феноменология есть ео ipso трансцендентальный идеализм, хотя и в существенно новом фундаментальном смысле, — не в смысле психологического идеализма и не в смысле идеализма, предлагаемого сенсуалистическим психологизмом того идеализма, который, основываясь на лишенных смысла чувственных данных, хочет возвести некий осмысленный мир. Это и не кантианский идеализм, полагающий, что возможность мира вещей в себе можно оставить открытой хотя бы как предельное понятие. Напротив, этот идеализм есть не более чем последовательно проведенное в форме систематической эгологической науки самоистолкование моего ego как субъекта любого возможного познания, т. е. проведенное в отношении смысла каждого сущего, обладая которым оно только и может иметь смысл для меня, для ego. Этот идеализм нельзя основать на легковесных аргументах и добыть в качестве приза за победу в диалектическом споре с различными реализмами. Он требует приняться за работу всерьез и представляет собой истолкование смысла, проводимое в отношении каждого так или иначе мыслимого для меня, для ego, типа сущего и, в частности, в отношении уже действительно данной мне в опыте трансцендентности природы, культуры, мира вообще. Но это означает систематическое раскрытие самой конституирующей интенциональности. Подлинность этого идеализма подтверждается, таким образом, самой феноменологией. Только тот, кто заблуждается относительно наиболее фундаментального смысла интенционального метода, трансцендентальной редукции или того и другого вместе, может отделять друг от друга феноменологию и трансцендентальный идеализм; кто совершает первую ошибку, тот не понял даже своеобразия подлинной интенциональной психологии (и содержащегося в ней интенционально-психологического учения о познании), как и того, что она призвана стать основанием и ядром истинно научной психологии. Тот же, кто не осознает смысла трансцендентально-феноменологической редукции и того, чего удается достичь с ее помощью, тот все еще находится в плену трансцендентального психологизма; он смешивает друг с другом интенциональную психологию и трансцендентальную феноменологию, которые возникают параллельно благодаря возможности коренного изменения установки, и становится жертвой абсурда, пытаясь основать трансцендентальную философию на естественной почве.
Наши размышления продвинулись столь далеко, что уже стал очевидным необходимый для философии стиль, а именно, стиль трансцендентально-феноменологической философии, и, в коррелятивном отношении, — для универсума сущего, которое действительно существует или может существовать для нас, — стиль единственно возможной интерпретации его смысла, а именно, стиль трансцендентально-феноменологического идеализма. При этом столь же очевидно, что та бесконечная работа, которая была намечена нами в самых общих чертах, т. е. самоистолкование моего ego, ego феноменолога, в отношении того, что касается конституции и ее результатов, как цепь отдельных размышлений ограничена универсальными рамками одного всеобъемлющего размышления, которое всегда может быть синтетически продолжено.
Можем ли мы остановиться на этом и предоставить все дальнейшее частным исследованиям? Достаточно ли уже приобретенной очевидности с ее предположительным целевым смыслом и достаточно ли далеко зашло наше предварительное рассмотрение, чтобы мы исполнились той великой веры в философию, возникающую в этих размышлениях из метода самоистолкования ego, чтобы мы могли принять эту философию в качестве цели наших жизненных стремлений и со счастливой уверенностью приступить к работе? Разумеется, даже при поверхностном взгляде на то, что конституируется в нас, в данном случае, во мне, размышляющем ego, как мир, как универсум бытия вообще, мы не могли не задуматься о других ego и об осуществляемых ими конститутивных актах. Посредством этих конституированных в моем собственном ego чужих конститутивных актов для меня (как уже было сказано) конституируется мир, общий для всех нас. Сюда же относится и конституция некой философии, общей для всех нас, поскольку мы размышляем вместе, сообразной идее единственной Philosophia perennis. Но насколько устойчивой окажется добытая нами очевидность, — очевидность феноменологической философии и феноменологического идеализма как нашей единственной возможности, очевидность, которая оставалась для нас совершенно ясной и надежной, пока мы, отдавшись потоку наполнявших наши размышления интуиции, говорили о проявляющихся в них существенных необходимостях? Не пошатнется ли она в силу того, что наше предварительное методическое рассмотрение не было доведено до того пункта, в котором проясняется в своей сущностной всеобщности весьма загадочная возможность бытия для нас других ego и уточняется способ этого бытия, а затем истолковывается соответствующая проблематика? Чтобы наши «Картезианские размышления» стали для нас, как начинающих философов, подлинным введением в философию и тем началом, которое в качестве необходимой практической идеи служит основанием ее действительного осуществления (началом, заключающим в себе, следовательно, и очевидность того пути, по которому будут двигаться наши бесконечные исследования и который конституируется как идеальная необходимость), наши собственные размышления должны быть проведены в таком объеме, чтобы в указанном смысле не осталось никаких неясностей в отношении нашего пути и его цели. В них должны быть полностью раскрыты и до конца прояснены универсальные проблемы, связанные с финальной идеей философии (что соответствует и замыслу прежних, декартовых «Размышлений»), т. е., в нашем понимании, универсальные проблемы конституции; а это значит, что в них в наиболее емкой, но тем не менее строго определенной всеобщности уже должен быть выявлен истинный универсальный смысл сущего как такового и его универсальных структур — во всеобщности, благодаря которой впервые становится возможной разработка онтологических проблем в форме связной и конкретной феноменологической философии, а в дальнейшем и философская наука о фактическом, поскольку сущее для философии и, соответственно, для коррелятивного феноменологического исследования есть некая практическая идея, идея бесконечной разработки теоретических определений.
[16] См.: Ингарден, 12. Примечание относится ко всему начальному фрагменту §32.см.здесь
[17] См.: Ингарден, 13.см.здесь