В становлении бытие как тождественное с ничто и ничто как тождественное с бытием суть лишь исчезающие моменты; благодаря своему внутреннему противоречию становление впадает (fallt) в единство, в котором оба момента сняты. Результат становления представляет собой, следовательно, наличное бытие.
Примечание. Дойдя до этого первого примера, мы раз навсегда напомним то, что мы указали в § 82 и примечании к ному, а именно что есть только один способ, которым может быть обеспечено движение и развитие науки, — закреплять результаты в их истине. Когда в каком-нибудь предмете или понятии обнаруживается противоречие (а нет вообще абсолютно ничего, в чем мы не могли бы и не были бы вынуждены обнаружить противоречие, т. е. противоположные определения; рассудочное абстрагирование есть не что иное, как насильственное закрепление одной определенности, усилие сознания затемнить и удалить содержащуюся в нем другую определенность), когда познают такое противоречие, то обычно делают из этого вывод: «Следовательно, это противоречие есть ничто». Так, например, Зенон сначала показал относительно движения, что оно противоречит себе, а затем сделал вывод, что оно, следовательно, не существует. Или другой пример: древние признавали неистинными определениями возникновение и исчезновение — эти два вида становления — и выражали этот свой взгляд так, что единое, т. е. ( абсолютное , не возникает и не исчезает. Эта диалектика, таким образом, останавливается лишь на отрицательной стороне результата и абстрагируется от того, что вместе с этим действительно налично, от определенного резуль тата, каковым здесь является чистое ничто, но ничто, которое заключает в себе бытие, и точно так же бытие, которое заключает в себе ничто. Таким образом: 1) наличное бытие есть единство бытия и ничто, в котором исчезла непосредственность этих определений и, следовательно, в их отношении исчезло их противоречие - единство, [227] в котором они еще суть только моменты; 2) так как результат есть снятое противоречие, то он есть в форме простого единства с собой, т. е. сам есть некое бытие, но бытие, содержащее отрицание или определенность; он есть становление, положенное в форме одного из своих моментов, в форме бытия.
Прибавление. Даже наше обычное представление о становлении подразумевает,
что там, где имеется становление, получается нечто, и становление, следовательно,
имеет результат. Но здесь возникает вопрос: каким образом становление приходит
к тому, чтобы не оставаться одним лишь становлением, а иметь еще вдобавок некий
результат? Ответ на этот вопрос вытекает из природы становления, как она обнаружилась
перед нами выше. Становление содержит в себе бытие и ничто и содержит их таким
образом, что оба они полностью переходят друг в друга и взаимно снимают друг
друга. Становление, таким образом, оказывается безудержным движением, но оно
не может удержаться в этой абстрактной подвижности, ибо, так как бытие и ничто
исчезают в становлении, а лишь это исчезновение и составляет понятие становления,
оно, следовательно, само есть некое исчезающее, огонь, который потухает в
самом себе, пожрав свой материал.
Но результат этого процесса есть не пустое
ничто, а то тождественное с отрицанием бытие, которое мы называем наличным
бытием и значение которого ближайшим
образом обнаруживается в том, чтобы быть ставшим.
а) Наличное бытие есть бытие, имеющее определенность, которая есть непосредственная, или сущая определенность, есть качество. Наличное бытие, рефлектированное в этой своей определенности в самое себя, есть налично-сущее, нечто. Категории, развивающиеся в наличном бытии, мы отмечаем только суммарно.
Прибавление. Качество есть вообще тождественная с бытием, непосредственная определенность в отличие от рассматриваемого после него количества, которое, правда, также есть определенность бытия, но уже не непосредственно тождественная с последним, а безразличная к бытию, внешняя ему определенность. Нечто есть благодаря своему качеству то, что оно есть, и, теряя свое качество, оно перестает быть тем, что оно есть. Далее, качество есть по существу лишь категория конечного, которая [228] поэтому и находит свое подлинное место лишь в царстве природы, а не в мире духа. Так, например, в царстве природы так называемые простые вещества (кислород, углерод и т.д.) должны рассматриваться как существующие качества. Напротив, в царстве духа качество встречается лишь в виде чего-то подчиненного, и им не исчерпывается какой-нибудь определенный образ (Gestalt) духа. Рассматривая, например, субъективный дух, составляющий предмет психологии, мы можем, правда, сказать, что то, что называется характером, есть по своему логическому значению качество, но это не следует понимать так, что характер есть такая же насквозь проникающая душу и непосредственно тождественная с нею определенность, как это имеет место с вышеобозначенными простыми веществами в царстве природы. Более определенно как таковое качество обнаруживается в духе постольку, поскольку последний находится в несвободном, болезненном состоянии. Это бывает в состоянии страсти, и в особенности в состоянии страсти, дошедшей до сумасшествия. О сумасшествии, когда сознание всецело проникнуто чувством ревности, страха и т. д., можно с полным правом сказать, что это сознание может быть определено как качество.
Качество как сущая определенность в противопоставлении содержащемуся в нем, но отличному от него отрицанию есть реальность) Отрицание, будучи уже не абстрактным ничто, а неким наличным бытием и нечто, есть лишь форма в последнем, оно есть инобытие. Так как это инобытие хотя и есть собственное определение качества, но псе же ближайшим образом отлично от него, то качество есть бытие-для-другого — широта наличного бытия, нечто. Бытие качества как таковое в противоположность этому отношению с другим есть в-себе-бытие.
Прибавление. Основа всякой определенности есть отрицание (omnis determinatio est negatio, как говорит Спиноза). Лишенное мысли мнение рассматривает определенные вещи как лишь положительные и фиксирует их под (формой бытия. Однако голым бытием дело не кончается, ибо оно, как мы раньше убедились, совершенно пусто и неустойчиво. В указанном здесь смешении наличного бытия как определенного бытия с абстрактным бытием заключается, впрочем, нечто правильное, а именно то, что [ 229 ] в наличном бытии момент отрицания на самом деле содержится лишь как бы скрыто, и лишь в для-себя-бытии этот момент отрицания выступает свободно и добивается своего права. Если мы, далее, рассматриваем наличное бытие как сущую определенность, то мы тогда имеем в нем то, что понимают под реальностью. Так, например, говорят о реальности некоторого плана или некоторого намерения и понимают под этим то, что план, или намерение, уже не есть лишь нечто внутреннее, субъективное, а получил наличное бытие. В том же смысле можно также назвать тело реальностью души и право — реальностью свободы или всю Вселенную вообще — реальностью божественного понятия. Но часто говорят о реальности еще и в другом смысле и понимают под нею то, что нечто ведет себя соответственно своему существенному определению или своему понятию. Так, например, говорят: это — реальное занятие или: это — реальный человек. Здесь речь идет не о непосредственном, внешнем наличном бытии, а, скорее, о соответствии некоего налично существующего своему понятию. Но понимаемая так реальность уже более не отличается от идеальности (der Idealitat), с которой мы ближайшим образом познакомимся как с для-себя-бытием.
b ) Бытие, фиксированное как отличное от определенности, как в-себе-бытие, было бы лишь пустой абстракцией бытия. В наличном бытии определенность едина с бытием, и вместе с тем она, положенная как отрицание, есть граница, предел. Инобытие есть поэтому не некое безразличное наличному бытию, находящееся вне его, но его собственный момент. Нечто благодаря своему качеству, во-первых, конечно и, во-вторых, изменчиво, так что конечность и изменчивость принадлежат его бытию.
Прибавление. Отрицание в наличном бытии еще непосредственно тождественно
с бытием, и это отрицание есть то, что мы называем границей. Лишь в своей
границе и благодаря ей нечто есть то, что оно есть. Нельзя, следовательно,
рассматривать границу как лишь внешнее наличному бытию; она, наоборот, проникает
все наличное бытие. Понимание границы как лишь внешнего определения наличного
бытия основано на смешении качественной границы с количественной. Здесь речь
идет пока о качественной границе. Если мы, например, рассматриваем участок
земли величиной в три моргена, то это его количественная [230] граница. Но
этот участок земли есть, кроме того, луг, а не лес или пруд, и это составляет
его качественную границу. Человек, поскольку он хочет быть действительным,
должен налично существовать, должен ограничивать себя. Кому
конечное слишком претит, тот не достигает никакой действительности, а остается
в области абстрактного и бесследно истлевает в себе.
Присматриваясь ближе к
границе, мы находим, что она заключает в себе противоречие и, следовательно,
оказывается диалектичной, а именно: граница составляет, с одной стороны, реальность
наличного бытия, а с другой стороны, она есть его отрицание. Но далее, граница
как отрицание нечто есть не абстрактное ничто вообще, а сущее ничто или то,
что мы называем «другим». Мысль о каком-либо нечто влечет за собой мысль о
другом, и мы знаем, что имеется не только нечто, но также еще и другое. Но
другое не есть то, что мы лишь находим, так что нечто могло бы мыслиться также
и без него, но нечто есть б себе другое самого себя, и в другом для него объективируется
его же собственная граница. Если же мы теперь поставим вопрос, в чем состоит
различие между нечто и другим, то окажется, что оба они суть одно и то же;
эта тождественность и находит в латинском языке свое выражение в обозначении
aliud-aliud. Другое, противостоящее нечто, само есть некое нечто, и мы поэтому
говорим: нечто другое. Точно так
же, с другой стороны, первое нечто, противопоставленное другому, тоже определенному
как нечто, само есть некое другое. Когда мы говорим: нечто другое,
то мы сначала представляем себе, что нечто, взятое само по себе, есть лишь
нечто и определение «другое» придается ему лишь чисто внешним рассмотрением.
Мы думаем, например, что луна, которая есть нечто другое, чем солнце, могла
бы быть, если бы даже солнца не было. Но на самом деле луна (как нечто) имеет
свое другое в ней самой, и это составляет ее конечность. Платон говорит: «Бог
сделал мир из природы одного и другого (του ετερον);
он их соединил и образовал из них третье, которое имеет природу одного и другого».
В этих словах выражена вообще природа конечного, которое как нечто не противостоит
равнодушно другому, а есть в себе Другое самого себя и, значит, изменяется.
В изменении обнаруживается внутреннее противоречие, которым наличное бытие
страдает с самого начала и которое заставляет последнее выходить за свои пределы.
Для представления [231] наличное бытие видится сначала в качестве простого
положительного и вместе с тем в качестве спокойно пребывающего внутри своей
границы. Мы, правда, знаем также, что все конечное (а таково наличное бытие)
подвержено изменению. Эта изменчивость наличного бытия видится, однако, представлению
в качестве только возможности, реализация которой не имеет основания в нем
самом. На деле же изменчивость лежит в понятии наличного бытия, и изменение
есть лишь обнаружение того, что наличное бытие есть в себе. Живое умирает,
и умирает именно потому, что оно как таковое носит в себе зародыш смерти.
Нечто становится неким другим, но другое само есть некое нечто; оно, следовательно, само в спою очередь также становится неким другим и т. д. до бесконечности.
Эта бесконечность есть дурная, или отрицательная, бесконечность, так как она есть не что иное, как отрицание конечного, которое, однако, снова возникает и, следовательно, не снимается; или, иными словами, эта бесконечность выражает только долженствование снятия конечного. Прогресс в бесконечность не идет дальше выражения того противоречия, которое содержится в конечном, а именно конечное есть как нечто, так и его другое; этот прогресс есть вечная и непрестанная смена этих приводящих друг к другу определений.
Прибавление. Рассматривая моменты наличного бытия — нечто и другое
— в их раздельности, мы получаем следующее: нечто становится другим, а это
другое само есть некое нечто, которое, как таковое, изменяется в свою очередь,
и т.д. до бесконечности. Рефлексия полагает, что она дошла здесь до чего-то
высокого и даже до наивысочайшего. Но этот прогресс в бесконечность не есть
истинно бесконечное , которое состоит, наоборот, в том, что в своем другом
оно пребывает у самого себя, или (выражая то же самое как процесс) состоит
в том, что оно в своем другом приходит к самому себе. Очень важно надлежащим
образом уразуметь понятие истинной бесконечности и не остановиться на дурной
бесконечности бесконечного прогресса. Когда говорят о бесконечности пространства
и времени, то обычно имеют в виду именно бесконечный прогресс. Говорят, например, «это время», «теперь» и
затем [232] непрерывно выходят за эту границу вперед и назад. Точно так же
обстоит дело с пространством, бесконечность которого доставляет любящим назидания
астрономам материал для многих пустых декламации. При этом еще обычно утверждают,
что мышление непременно должно потерпеть поражение, начав рассматривать эту
бесконечность. Верно во всяком случае, что мы, наконец, перестаем двигаться
все дальше и дальше по пути такого рассмотрения, но мы поступаем так не вследствие
возвышенности этого занятия, а вследствие того, что оно скучно. Слишком длительное
рассматривание этого бесконечного прогресса скучно потому, что здесь беспрестанно
повторяется одно и то же. Сначала ставят границу, затем переступают ее, и
так до бесконечности. Мы здесь, следовательно, ничего другого не имеем, кроме
поверхностной смены, которая никогда не выходит из области конечного. Если
думают, что посредством выхода в эту бесконечность мы освобождаемся от конечного,
то нужно сказать, что на самом деле это освобождение, которое дается бегством.
Но убегающий еще не свободен, потому что он в своем бегстве все еще обусловливается
тем, от чего он убегает. Если же говорят далее, что бесконечное недостижимо,
то это совершенно правильно, но правильно лишь постольку, поскольку бесконечное
определяется как абстрактно отрицательное. Философия не возится с такой пустой
и лишь потусторонней вещью. То, чем занимается философия, есть всегда некое
конкретное и всецело наличное. Задачу философии видели также и в том, чтобы
ответить па вопрос, как бесконечное решается на то, чтобы выйти за свои пределы.
На этот вопрос, в основании которого лежит предпосылка о наличии резкой противоположности
между конечным и бесконечным, можно ответить лишь, что сама эта противоположность
есть неистинное и что бесконечное на самом деле вечно выходит и не выходит
за свои пределы. Впрочем, говоря: бесконечное есть неконечное, мы этим уже
на деле высказали истину, ибо, так как само конечное есть первое отрицание,
неконечное ость отрицание отрицания, тождественное с собой отрицание и, следовательно,
вместе с тем и истинное утверждение.
Рассмотренная здесь бесконечность рефлексии
есть лишь попытка достигнуть истинной бесконечности, неудачный межеумок (Mittelding).
Это вообще та философская точка зрения, которая в новейшее время выдвигалась
[233] в Германии. Согласно этой точке зрения) конечное должно быть
снято, а бесконечное должно быть признано не только отрицательным, но также
и неким положительным. В этом долженствовании всегда заложено бессилие, проявляющееся
в том, что нечто признается правомерным, и все же это, признаваемое правомерным,
не может проложить себе дорогу. Кантовская и фихтевская философия не пошли
в своем этическом учении дальше этой точки зрения долженствования. Непрерывное
приближение к закону разума — это наибольшее, что может быть достигнуто на
этом пути. Кроме того, этим же постулатом обосновывают также и бессмертие души.
с) На деле здесь имеется лишь то, что нечто становится другим, а это другое в свою очередь становится другим. Нечто, находясь в отношении с другим, само уже есть некое другое по отношению к этому последнему. Так как то, во что нечто переходит, есть то же самое, что и само переходящее (оба имеют одно и то же определение, а именно быть другим) , то в своем переходе в другое нечто лишь сливается с самим собою, и это отношение с самим собою в переходе и в другом есть истинная бесконечность. Или, с отрицательной стороны, изменяется именно другое, оно становится другим другого. Таким образом, бытие снова восстановлено, но как отрицание отрицания и есть для-себя-бытие.
Примечание. Дуализм, делающий непреодолимой противоположность между
конечным и бесконечным, не учитывает того простого обстоятельства, что таким
образом бесконечное сразу же оказывается лишь одним из этих двух, что
его, следовательно, превращают в лишь особенное, причем другим особенным
оказывается конечное. Такое бесконечное, которое есть только особенное, которое
стоит наряду с конечным, имеет, следовательно, в последнем свой
предел и границу, и есть не то, чем оно должно быть, не бесконечное,
а лишь конечное. В таком отношении, в котором конечное помещается здесь,
по эту сторону, а бесконечное — там, по ту сторону, коночному
приписывается равное с бесконечным достоинство независимости и самостоятельности
существования; бытие конечного с этой точки зрения превращается в абсолютное
бытие; в таком дуализме оно стоит прочно само по себе. Если бы конечное соприкоснулось,
так сказать, с этим бесконечным, [234] то оно было бы уничтожено, но конечное,
согласно этому взгляду, не может соприкасаться с бесконечным, между ними существует
бездна, непроходимая пропасть; бесконечное остается по одну сторону,
а конечное — по другую. Утверждение о непоколебимом пребывании конечного по
ту сторону от бесконечного, считающее себя выше всякой метафизики, всецело
стоит на почве ординарнейшей рассудочной метафизики. Здесь происходит то же
самое, что мы находим в бесконечном прогрессе: то соглашаются,
что конечное не есть в себе и для себя, что оно не обладает
самостоятельной действительностью, абсолютным бытием, что оно представляет
собой лишь нечто преходящее; то сейчас же забывают это и представляют
себе конечное чем-то лишь противостоящим бесконечному, всецело оторванным от
него и неподвластным уничтожению, пребывающим самостоятельно и для себя. Мышление
полагает, что оно таким образом поднимается к бесконечному, а на самом деле
с ним происходит как раз противоположное: оно приходит к такому бесконечному,
которое есть только конечное, и, полагая, что покинуло конечное, оно скорее
удерживает его, превращает его в абсолютное.
После этого разъяснения несостоятельности
проводимой рассудком противоположности между конечным и бесконечным (полезно
было бы сравнить с этим разъяснением диалог Платона «Филеб») на ум легко может
прийти выражение, что, следовательно, конечное и бесконечное едины, что
истина, истинная бесконечность, должна быть определена и высказана как единство бесконечного
и конечного. Такое выражение в известной мере правильно, но оно в такой же
мере неточно и неправильно, и к нему применимо то, что мы заметили выше относительно единства бытия
и ничто. Это выражение навлекает на себя справедливый упрек в оконечивании
бесконечности, в выдвигании некоего конечного бесконечного, ибо это выражение
дает повод думать, что конечное здесь сохраняется, в нем не высказано ясно
и определенно, что конечное снимается в бесконечности. Или же, если
бы было принято в соображение, что конечное, положенное в его единстве с бесконечным,
во всяком случае не может оставаться тем, чем оно было вне этого единства,
что оно по крайней мере должно несколько пострадать в своем определении (подобно
тому как калий теряет свои свойства, соединяясь с кислотой), то это выражение
давало бы повод думать, что [235] такая же судьба постигает п бесконечное,
что оно, как отрицательное, со своей стороны также притупляется о конечное.
Это и происходит на самом деле с абстрактным, односторонним рассудочным бесконечным.
Но истинное бесконочное не находится в положении односторонней кислоты, а сохраняет
себя. Отрицание отрицания не есть нейтрализация; бесконечное есть положительное,
и только конечное есть снятое.
В для-себя-бытии выступает определение идеальности. Наличное
бытие, взятое ближайшим образом лишь со стороны его бытия или его
утвердительности, обладает реальностью (§ 91), и, следовательно,
конечность также ближайшим образом выступает в определении реальности. Но
истину конечного составляет, наоборот, его идеальность. И точно
так же бесконечное рассудка, которое ставится им рядом с конечным,
само есть одно из двух конечных, есть неистинное, идеальное (ein
ideelles).
Эта идеальность конечного есть основное положение философии, и каждое подлинно философское учение есть поэтому идеализм . Важно только не принимать за бесконечное то, что по-своему определению тотчас же превращается в особенное и конечное. Поэтому здесь мы уделили особое внимание и развили пространно это различение: от него зависит основное понятие философии — истинно бесконечное. Это различение вполне уясняется простыми и кажущимися поэтому незначительными, но неопровержимыми соображениями, содержащимися в этом параграфе.